Элементы праафразийской глагольной системы

Префиксальное спряжение.

Среди всего разнообразия типов глагольного словоизменения в афразийских языках выделяется один, который следует признать наиболее архаичным и несомненно восходящим к праязыковому состоянию. Речь идет о так называемом префиксальном спряжении, продуктивном и по сей день в семитских, берберо-ливийских и в некоторых кушитских языках. Основа глагола оформляется префиксальными показателями лица субъекта, которые могут комбинироваться с суффиксальными показателями рода и числа, образуя конфиксы. См. примеры (представлены современные разговорные языки).

Праафразийский глагол, по-видимому, не различал род субъекта во множественном числе, эта черта в языках-потомках развилась независимо. Формы множественного числа образованы от форм единственного при помощи суффигируемого показателя множественности, имевшего в основе носовой согласный.

В праберберском языке в 1-ом и во 2-ом л. ед.ч. префиксальные показатели дублировались суффиксальными из другой парадигмы (см. далее). Затем, в 1 л. ед.ч. и в 3 л. мн.ч. префиксальные показатели были утрачены (в результате редукции?).

В кушитских языках широко развит суффиксальный тип спряжения, который вторичен по отношению к префиксальному и восходит к аналитической конструкции с префиксально спрягаемым вспомогательным глаголом в постпозиции (см. пример парадигмы). Косвенные свидетельства позволяют предположить подобное развитие и для прачадского языка, потомки которого полностью утратили следы прежних префиксальных показателей субъекта и образовали новые типы спряжения на основе именных конструкций.

А что можно сказать о временах/аспектах?

(11-01-2013 15:34)Bahman писал(а):  А что можно сказать о временах/аспектах?

со своей невысокой колокольни могу заметить, что их было два.

Да, что-то такое я и сам помню

Видо-временная система праафразийского глагола была представлена аспектной оппозицией «перфект – имперфект», которая формально выражалась в противопоставлении немаркированной и маркированной основ. Маркером основы имперфекта служил инфиксальный или апофонический *-a-:

чаха -kfɨt → -kəft, махри -θbēr → -θōbər/-θabr-;

бедауйе -fdig → -fandīg/-fadig-, сомали -qīn → -qān;

ташильхит gn → ggan, тамазигт nəs → nəssa;

даффо mot → mwaát, муби mǎt → mùwaát.

Иногда инфиксация сопровождается геминацией, природа которой может быть морфологическая (как иконический способ передачи множественности действия) или фонетическая (для предотвращения синкопы и следующего за этим формального неразличения аспектов).

Помимо упомянутого выше префиксального глагольного спряжения в большинстве ныне существующих афразийских семей существуют материально схожие суффиксально спрягаемые формы, восходящие к праафразийскому стативу. Структурно это спряжение представляло собой предикат состояния (прилагательное или причастие состояния), оформленный местоименным суффиксом (он восходит к иной серии местоимений нежели личные показатели в префиксально спрягаемых формах), таким образом исторически статив являлся грамматикализованным двучленным именным предложением. Ниже приводятся парадигмы спряжения в современных языках трех языковых семей: семитской, берберо-ливийской и кушитской.

В современных семитских языках эта форма имеет значение перфекта или прошедшего времени. Этот семантический сдвиг (результатив > перфект) произошел еще в их языке-предке – западносемитском праязыке, вытеснив древний семитский перфект в область модальных значений (условные, пожелательные, запретительные конструкции). Также произошло выравнивание личных показателей: в языках северного ареала в 1 л. ед.ч. *-ku > *-tu под влиянием показателей 2-го л., в языках южного ареала – наоборот.

В берберских языках парадигма во мн.ч. представлена одной единственной формой (фигиг məttit-it, кабильский hnin-it), поэтому для удобства она в таблице не приводится.

Среди кушитских статив сохранился лишь в восточной группе у закрытого класса глаголов. В сомали статив в большинстве случаев своего употребления был вытеснен аналитической конструкцией с префиксально спрягаемым глаголом ‘быть’ в имперфекте:

fáras-kan-u kaás ká róon. Horse-this-Nom. that from is-good. ‘This horse is better than that one’, но также wáa ka róon yahay.  Ind. from good is. ‘It is better’.

oggóli. I-am-in-agreement-with. ‘I agree (with it)’, но также w-áan oggól ahay. Ind.-I in-agreement-with am. ‘I agree with it’.

Между приведенными парадигмами статива можно заметить существенное различие в форме 1 л. ед.ч., где в одних языках показатель восходит к *-ī ~ *-iya (кушитские), а в других – к *-(ā)ku (берберские, семитские). Оно коррелирует с распределением форм независимого личного местоимения 1 л. ед.ч., с которым этот показатель, в конечном итоге, и связан:

бедауйе ane ~ ani ~ anī, сомали ani-ga, сахо anu, сидамо ani;

кабильский nək, нтифа, nki(n), тахаггарт nək;

махри əkəy, сокотри ki (независимые местоимения дв.ч.).

Кушитские формы восходят к *ʔan- + *-ī ~ *-iya, берберские и древние семитские формы (акк. anāku, др.-евр. ʔånōḵī > совр. ивр. anoxi и др., в большинстве современных семитских местоимение 1 л. ед.ч. восходит к краткому варианту *ʔanā) – к *ʔan- + *-(ā)ku, где *ʔan- – эмфатическая частица. Южноаравийские формы являются примером самостоятельного употребления местоименного элемента. Основа *-ī ~ *-iya присутствует также в берберских и семитских, но только в косвенном употреблении, тогда как следы местоимения *-ku в кушитских и чадских языках отсутствуют.

(27-11-2017 11:44)ʕálī ḥsḗn писал(а):  Я нашел время, чтобы немного рассказать о том, в чем, по моему мнению, проблема в той картине, которую представил здесь Роман, и которую он, скорее всего, вычитал у Дьяконова в Семито-хамитских языках (1967) или в Afrasian Languages (1988).

Ниже вы видите таблицу с прасемитскими личными местоимениями 1-го и 2-го лица. В 1-ом столбце – реконструируемые прасемитские формы независимых местоимений, во 2-ом столбце – их рефлексы в аккадском, геезе и арабском, в 3-ем столбце – личные показатели суффиксального спряжения, с ними связанные. Подробный комментарий, касающийся этих форм и реконструкции, можно найти в вступительной статье к 1-ому тому Языки мира: Семитские языки (см. во вложении к посту).



Обращает на себя внимание отсутствие «элемента ʔan-» у местоимения 1 л. мн.ч. *niḥnā̆. Др.-евр. ʔănaḥnu и арам. ʔănaḥnā принято считать результатом аналогического выравнивания.

Для прасемитского реконструируются два варианта местоимения 1 л. ед.ч. – *ʔanākū̆ и *ʔanā̆, рефлексы которых представлены как в западной, так и в восточной ветви уже в сер. III тыс. до н.э. (эбл. an-na).

По древности и информативности семитский материал и реконструируемый прасемитский язык (ок. V тыс. до н.э.) превосходит древнейшие памятники египетского языка.

В египетском материале следует обратить внимание лишь на формы 1-го лица ед. и мн.ч., потому что во всех остальных лицах формы независимых местоимений вторичны, и образованы из элемента nt- (возможно, именного происхождения) и суффиксальных притяжательных местоимений, основы которых относятся к другой местоименной парадигме.



Берберские независимые местоимения, кроме 1 л. ед.ч., являются либо вторичными образованиями (1 л. мн.ч. от формы ед.ч. при помощи элемента -n), либо относятся к другой местоименной парадигме (ср. египетские «зависимые местоимения»).



И последняя таблица – кушитские местоимения. Римскими цифрами обозначены кушитские языковые группы: I. Северные кушитские (язык беджа-бедауйе); II. Центральные кушитские, или языки агау; III. Горные восточнокушитские; IV. Равнинные восточнокушитские; V. Языки дуллай; VI. Южнокушитские.



Формы 2-го л. ед. и мн.ч. в бедауйе вторичны, и представляют собой сращение элемента bar-/bat- с притяжательными местоименными суффиксами (ср. египетские местоимения 2-го и 3-го лица выше).

Формы 2 л. ед. и мн.ч. в языке Иракв относятся к другой местоименной парадигме (ср. аналогичные местоимения в берберских и египетские “зависимые местоимения”).

Теперь, имея перед глазами достаточный материал, можно задать ряд вопросов, которые меня волнуют в связи с афразийскими местоимениями.

– Почему нам следует членить местоимение *ʔanākū̆ на ʔan + āku? В прасемитском и в древнеегипетском языке был запрет на вокалический инлаут, и такой же фонотактический запрет предполагается и для праафразийского языка. Т.е. слово āku не могло существовать. Предполагая форму **ʔāku, нам придется объяснить, почему исчез гортанный взрыв.

– Если мы будем членить *ʔanākū̆ на ʔanā + ku, то почему «указательный элемент» в 1-ом и во 2-ом лицах различается, а в 1 л. мн.ч. отсутствует вовсе?

– Почему вообще следует членить семитские местоимения? Почему не предположить, что личные показатели суффиксального спряжения вторичны по отношению к независимым местоимениям? Во многих языках мира есть местоименные энклитики, возникшие в результате редукции полной формы или ее усечения.

– Зачем выделять в независимых формах некий указательный элемент, незасвидетельствованный в языках-потомках? Частица jn в египетском – не лучший кандидат на эту роль ввиду неизвестного вокализма и отсутствия этимологических параллелей в других языках-потомках.

– Почему в афразийской перспективе местоимением 1 л. ед.ч. следует считать элемент -(ā)ku, а не *ʔanā̆ при отсутствии каких бы то ни было следов k-элемента в кушитских языках?

(29-11-2017 05:01)ʕálī ḥsḗn писал(а):  Почему не предположить, что личные показатели суффиксального спряжения вторичны по отношению к независимым местоимениям? Во многих языках мира есть местоименные энклитики, возникшие в результате редукции полной формы или ее усечения.

Ср. сирийские номинативные энклитики, которые, присоединяясь к причастным формам, образуют формы презенса: