Часть II
Прежде чем проследить генезис авестийского алфавита, следует понять, а зачем вообще понадобилось записывать Авесту. Вопрос не так тривиален, как кажется, потому что зороастрийская религия изначально принадлежала к кругу культур, воздававших почёт слову звучащему, мнемонике и передаче знания из уст в уста, бесписьменных вначале и пренебрежительно относящих к письменности в дальнейшем – в общем, была культурой со всеми теми чертами, что роднят её с древнеиндийской духовностью.
Сохранившаяся Авеста состоит в основном из литургических текстов, гимнов и молитв. Именно такие псалмодии обычно и попадали в описания западных источников. Но сохранились также и кодексы различных ритуальных предписаний и поучений. Судя по пересказанному краткому содержанию в книге Денкард, таких кодексов было гораздо больше. Несомненно, даже их ученики перенимали из уст учителя, подобно индийским сутрам, как это описывается и в самой Авесте.
Собственно «учение» тесно связано с понятием Занд. Пехл. znd [zand] < *zanti, букв. «знание» (упоминается уже в Авесте - āzaiṇti-). С точки зрения текста (доступный нам) Занд – это перевод Авесты на пехлеви, снабжённый также комментариями (то есть экзегеза). Однако зандоподобные тексты есть уже в самой Авесте на авестийском же языке, толкующие наиболее священные части. Видимо, с отходом живой речи от древнеиранского состояния, менее сакральные учительские пояснения двигались вслед за живой речью, формируя актуальную традицию экзегезы – в каждой стране на национальном языке. До нас дошла персидская традиция (видимо, вытеснившая все остальные в державе Сасанидов), но известны также подобные согдийские отрывки.
Однако слово zndyk' [zandīg], «зандист» в сасанидской традиции имеет дурные коннотации: обычное его значение «еретик». Это неудивительно, в начале сасанидского правления духовенство столкнулось с активной гетеродоксией, обвинявшей его в утрате истины вероучения и предлагавшей свой занд (толкование Авесты). Следы одного из такого зандов содержится в манихейской традиции, поэтому и Мани сам зовётся в зороастрийских источниках зандигом. (Конечно, манихейство основано, прежде всего, на иудео-христианской традиции, и этот занд скорее был пропагандистским заходом, ориентированным на иранцев, тем не менее манихейские тексты показывают знакомство их создателей даже с текстом Гат – наиболее сакральной части Авесты).
Вероятно, необходимость фиксации «ортодоксального» Занда и была одной из главных причин кодификации авестийских текстов (пусть и в виде толкований на среднеперсидском языке) на письменном носителе.
Дошедший до нас Занд содержит, в том числе, и следы полемики с манихеями и даже более поздние напластования. То, что традиция экзегезы и вообще понимание структуры священных текстов не стояли на месте, видно по среднеперсидской наскальной надписи Картира (главы духовенства при ранних сасанидских шахах), где содержатся свидетельства о Занде, понятийно более близким к тому, с чем обращались манихеи. Например, Картир называет священный текст «наском» (nask) — словом, означающим буквально «связка» — PWN nsk nmˀdty «в наске показано…». Эта же формула используется при цитировании в манихейских ираноязычных текстах, при том, что в поздней зороастрийской традиции мы видим PWN dyn'/PWN ˀbstˀk' pytˀk' «в Религии/в Авесте известно…»
Иначе говоря, в раннесасанидское время Авесты как целостного сборника с общим заглавием, видимо, ещё не существовало. Существовали наски — то, что в дальнейшем будет представлять отдельные «книги» Большой Авесты. То, что наски изучают ученики, упоминается уже в достаточно древнем авестийском тексте. Не очень понятно, какова роль письменности в этом изучении: были ли эти «связки» физическими связками листков с письменами или хотя бы мнемоническими начертаниями или же это фигуральное название устных совокупностей религиозных текстов.
Между тем, в поздней традиции неоднократны упоминания о древней Авесте, как о письменном тексте. Общий сюжет таков: Зардушт принёс Занд и Авесту (zand ud abestāg — именно так: священные мантры и сразу толкование к ним) царю Висштаспу. Тот (или его визирь Джамасп) повелел зафиксировать их письменно «на воловьих шкурах золотыми чернилами» (или же вырезать в камне) и разместить в царском архиве (архивах). Проклятый Александр (или преступные ромеи) ворвались в этот архив и уничтожили его, точнее «рассеяли» — позднейшим царям пришлось всё собирать по различным углам царства.
Если вспомнить рассказ о том, как после Александра «Авесту» спасали беженцы в Систан, держа текст в памяти, легенды о письменности, как изобретении Ахримана, вырванном у него Тахмурасом, учесть, что даже в парфянское время писцовое дело оставалось ремеслом, прежде всего, арамейских наёмников, то чем придумывать вилами по воде гипотезы, как могла выглядеть «ахеменидская» и даже «парфянская» письменная Авеста, как можно было обозначать звуки авестийского языка средствами арамейской письменности, в легендах о записи Авесты скорее следует искать сторонние мотивы.
Эта легенда, как минимум, находится под впечатлением от царских архивов в Фарсе и Ктесифоне. Более того, она может идти ещё глубже и корениться в традиции Месопотамии, где цари действительно собирали в архивах записи сакральных текстов.
Западноиранская культура была тесно связана с Месопотамией. Вообще в Сасанидское время светская иранская культура была в значительной степени «сиризирована», частично это проникало и в культуру религиозную. На официальном же уровне Месопотамия всегда включалась в Эраншахр (и, видимо, и в правду называлась её «сердцем»). Древние города Месопотамии назывались творениями Джамшида. Иранские цари даже, вероятно, воспринимали себя наследниками месопотамских царей, приписывая Кай-Лохраспу (отцу Виштаспа) поход на Иерусалим.
Но кроме того, на детали разрушения священных письмен Александром мог накладываться позднейший (нач. VII в.) рейд императора Ираклия в Адурбадаган, где он действительно уничтожал храмы и хранилища (с
уже существовавшими архивами и, возможно, копией записанной Авесты).
"Кааба Зардушта" и Накш-е Ростам
Шиз, древний центр зороастрийской культуры в Иранском Азербайджане